А вот и понедельник, благословенна будь, рабочая неделя
Чтобы вам не так печально гляделось на мир, держите очередную статью о насилии. Заранее извините за некоторый стилистический раздрай: писалось это долго, в разное время. ***
В один прекрасный момент у жертвы или окружающих людей возникает по отношению к насильнику закономерный вопрос «что ж ты, сука, делаешь?», на который насильники отвечают одинаково, просто под копирку, даже речевые обороты одни и те же, хотя пол, возраст и прочее могут быть разными. Ничего общего с действительностью такие ответы не имеют.
Потому что нормальный насильник всегда, буквально любой ценой оправдывает своё поведение. Нередко в процессе оправдывания становится полным уёбищем, закапывая себя всё глубже.
И вот почему.
***
Начнём с пошагового определения, зачем насильнику оправдание любой ценой.
читать дальшеДля чего совершается насилие? Для установления контроля и власти.
Кем совершается насилие? Как мы уже выяснили, человеком без личностных границ, неумным, ленивым, не реализовавшим себя, зависимым, эмоциональным, неудовлетворённым. А кому ещё нужны контроль и власть.
Был бы он умным, решил бы вопрос своей нереализованности и неудовлетворённости по-другому. Например, удовлетворив свои потребности и реализовав себя. Но это трудно, здесь нужно думать, раскапывать, терпеть неудачи, работать, причём в 99% случаев – работать на неизвестной доселе территории. А насильнику не нужно думать-решать-работать. Ему нужно почувствовать себя хорошо более лёгкими способами, не выходя за рамки привычной реальности. Как, не меняя реальность, можно изменить реальность? Изменив своё отношение к ней. И это не всегда хорошая перемена.
Над кем совершается насилие? Над более слабым.
Что у нас говорит совесть, честь и прочее комильфо о насилии над более слабым? Что это бессовестно, бесчестно и порядочный человек такими вещами брезгует.
А насильник, как правило, считает себя очень порядочным человеком. В случаях лайт сам себя уже не считает, но хотя бы перед другими притворяется порядочным. В очень запущенных случаях насильник считает себя чуть ли не образцом порядочности.
Однако после акта насилия, как уже было сказано, в голове насильника мелькает мысль «упс…». «Упс» мелькает потому, что за инфой о такой простой штуке, как попрание законов совести, даже в подсознание лезть не нужно: сознание в курсе задолго до собственно попрания. Всегда. Мозг – штука такая, коварная.
Вы помните про изменение отношения к реальности, если лень менять собственно реальность? Ну, вот теперь насильник в курсе, что совершил нечто недостойное, которое не вяжется у нормальных людей с образом порядочного человека. А насильник, как мы помним, мнит себя порядочным человеком и хочет оставаться таковым в глазах людей. Мысль, что ты только что избил кого-то более слабого, оскорбил, сорвал злобу или поиздевался над ним, не даёт покоя. Это нехорошо, это бессовестно, ты ведь не плохой человек, ты просто не мог так адски лажануть, ну не может же быть, чтобы ты был способен на реальную мерзость.
Поэтому «упс» сразу же глушится психологическими защитами. Любыми.
Насильник рассказывает жертве, окружающим людям и в первую очередь себе, что виноват-то не он, он хотел только хорошего, это просто традиция, _в_данном_случае_ позволительно исключение из правил, у него просто разум помутился, его спровоцировали, его не так поняли, это просто стресс, жертве _показалось_, у неё плохо с чувством юмора, и, наконец – ничего просто не было.
Всё это так или иначе ложь и уход от ответственности. Зато насильник достиг своей цели: и агрессию выплеснул, и крутым себя почувствовал, и работать головой ради этого не пришлось, и он вроде как по-прежнему порядочный человек.
***
Если в самом начале практики насильственного поведения насильник ещё, бывает, отвлекается на мучения совести, то потом так насобачивается врать себе и другим, что уже не знаешь, то ли человек головой двинулся, то ли окружающие просто идиоты и не видят происходящего.
К сожалению, не двинулся. К сожалению, все всё прекрасно видят (см. строчки про сознание).
Но верят лжи насильника: так спокойнее. И даже действуют согласно навранному насильником, типа «не раскачивая лодку», особенно когда «дело семейное».
А насильник идёт уже на двадцать пятый завиральный круг, обвиняя жертву в результатах своего же когдатошнего вранья.
В случае матёрого насилия остановить это может исключительно жёсткий отпор. Ну или терапия. Пока насильники попадают туда только в принудительном порядке, потому что проблема не признаётся ими в упор.
Я уже писала, что переход из состояния жертвы в насильника и обратно может быть ситуативным. Поскольку насилие – это всё-таки система, один юнит всегда является и насильником, и жертвой. Только и исключительно жертвой могут быть разве что совсем маленькие дети, не способные ещё кого-то насиловать. Чисто физически. Потом – как получится. Язык-то у насилия один, хоть и разговаривают им разные люди. Ребёнок, а потом взрослый могут, скажем, оставаться жертвой в собственной семье, но срываться на школьном «ботанике» или коллеге. Или просто на более слабом в пределах той же семьи. Взрослый может быть тираном в семье, но жертвой на работе и в обществе (так бывает очень часто). Медаль о двух сторонах. Это просто состояние жизни, когда человек не выходит из насилия, неважно, с какой стороны. Он по-другому не умеет. А язык один и тот же.
Есть, правда, всё же разница между насильником и жертвой. Скажем так, разница между «большей частью насильником» и «большей частью жертвой». Она проста, как правда, и очень существенна: у жертвы есть желание избегать насилия, даже когда самой хочется его применить, да и совесть ещё не в коме. И жертва может искать пути решения проблемы, способ заговорить на другом языке, тогда как насильник наличие проблемы просто не признаёт.
***
Множественное число в словосочетании «стратегии насильника» я поставила в угоду теории: стратегии перечисляются как многие явления, а не одно. Я считаю, стратегия у насильника одна: прикрыть собственную задницу. Но это ненаучный язык.
А щас будет длинно и почти научно.
Итак.
Мотивация и рационализация прибегающих к насилию в семье представляют собой сложную взаимосвязь между властью и полом на индивидуальном, семейном, социальном, институциональном и культурном уровнях. Однако обнаружено несколько общих характеристик (минимизация последствий совершенного насилия, отрицание ответственности и чувство правомочности насилия), которые являются основными в поведении насильника. Они представлены на социальном, институциональном и индивидуальном уровне.
Минимизация
Насильник преуменьшает или не может согласиться (отстраняется и игнорирует) с проявлениями своего неприемлемого поведения, минимизируя степень его тяжести, частоту, серьезность, влияние и последствия. Например:
Полное отрицание.
Насильник полностью отрицает вину, говоря, что ничего не произошло.
Исключение и включение (Hearn, 1995).
Насильник исключает из описания своего поведения:
а) некоторые действия, так как они не включены в его внутреннее определение насилия и недопустимого поведения; чаще всего это толкание, прижимание, блокирование и бросание вещами;
б) недопустимое сексуальное поведение или жестокость, которые насильники часто воспринимают как отличающиеся от насилия в семье;
в) жестокое поведение по отношению к детям;
г) недопустимое поведение (без применения физического насилия), которое он вообще не хочет рассматривать.
Насильник включает (признаёт) только жестокое обращение, которое стало достоянием общественности, нередко через органы правосудия (помним, да, что насильник очень блюдёт свою внешнюю порядочность?).
Забывание, «помутнение сознания» и незнание.
Насильник начинает свой рассказ о совершенном насилии такими фразами: «Все это случилось довольно быстро», «Я точно не помню» или «Я не знаю, из-за чего мы ссорились». Эта нечёткость высказываний чаще всего является попыткой отгородиться от совершенного насилия и «затемнить» его значение как для себя, так и для других.
«Разве это я».
В этом случае насильник представляет себе, что действия того, кто _на_самом_деле_ проявляет насилие в семье, более опасны для жизни, нежели те, которые совершает он. Эта форма отрицания предполагает, что, по его мнению, другие люди ведут себя недопустимо (и потому нуждаются в профессиональной помощи), а не он сам. Это отражается в таких фразах: «Я не жестокий человек», «Я не принадлежу к тем, кто избивает своих супругов», «Все иногда выходят из себя - я ведь не избиваю её/его каждую неделю». Некоторые вариации этой формы дистанцирования проявляются вскоре после того, как человек разрывает личные отношения, или после посещения программы для насильников. Такие люди нередко говорят «Когда-то я был жестоким» или «До того как я пришел на терапию, я был жестоким, но теперь…».
Нормализация (Trew, 1979).
Насильник представляет свою жестокость так, как будто бы она не имеет никакого значения, используя фразы наподобие «это было всего лишь» и сокращая описание жестоких действий до слов «у нас была ссора».
Отрицание и минимизация влияния своего поведения на других (Dutton, 1995).
Зачастую насильник овеществляет свою жертву, отрицая его/её человеческую сущность. Нет сомнения в том, что это основной процесс в семейном насилии. Он(а) считает своего партнёра уродливым или злым и думает о нём в унизительных категориях, характеризующих пол (сука, пизда, проститутка, козёл, импотент, итд.). Это часть процесса, который позволяет совершать насилие, испытывая всё меньшее сочувствие к жертве. У многих насильников подобное овеществление постоянно искажает оценку своих партнёров.
Жертва также теряет чувство сопереживания, когда ожидания относительно услуг (физической и эмоциональной зависимости) и нарциссизм мешают видеть, что она имеет собственные переживания и потребности. Насильнику трудно представить жертву вне отношений с ним, вне отношения к дому, поэтому чаще всего звучат фразы: «Он(а) помогает мне», «Он(а) ладит со мной», «Она хорошая мать /Он хороший отец» и т. п.
Отрицание влияния на детей.
Даже если насильник на протяжении многих лет систематически проявлял насилие по отношению к матери своих детей, он все же может утверждать, что он хороший отец, не замечая сокрытого в этом утверждении лицемерия. Женщин-насильников это тоже касается.
В 90% случаев насилия в семье дети находятся в той же комнате или в соседней (Hughes, 1992). Более того, в семьях, подверженных проявлениям насилия, существует повышенная вероятность насилия над детьми (и наоборот) (Morley & Mullender, 1994b).
Из-за табу и последствий разглашения сведений о непосредственном физическом и сексуальном насилии над детьми насильники редко говорят об этом. Это означает, что такая сфера должна обсуждаться даже в том случае, если подобные факты и не всплыли на поверхность.
Отрицание ответственности.
Насильник отрицает возможность контроля над своими действиями, помещая контроль где-то за пределами себя. Далее приведены наиболее типичные способы подобного отрицания.
Обвинение партнера.
В качестве причины (или провокации) насилия чаще всего приводятся действия или бездействие партнера. В различных вариациях это можно услышать от насильников, когда они рассказывают о своем жестоком поведении: «Он(а) довел(а) меня до края», «Он(а) выводит меня», «Если бы он(а) не сделал(а) Х, я не сделал(а) бы У» и так далее.
Иногда свою жестокость насильник может представлять как последний способ защититься от вербального или физического нападения партнера, но на самом деле это был либо ответный удар (наказание, а не самозащита), либо желание прекратить критические замечания, высказываемые в его адрес.
Насильник единственной причиной своего жестокого поведения может считать жертву, он абсолютно не чувствует ни вины, ни сожаления. До тех пор пока насильник будет возлагать ответственность за свое поведение на жертву, его мотивация работать для достижения изменений в себе будет оставаться низкой. Зачастую его обвинения обусловлены тем, что он, по его мнению, обладает неограниченными правами, что его гнев вызван отказом жертвы удовлетворить его потребности. Он будет стараться говорить о её поведении и своих чувствах. А любое правильно проведённое вмешательство должно сместить фокус внимания на поведение насильника и чувства жертвы.
Злоупотребление психоактивными веществами.
Чаще всего можно слышать: «Со мной все в порядке до тех пор, пока я не выпью». Не возникает сомнений в том, что психоактивные вещества и алкоголь могут изменять поведение и восприятие людей, иначе не было бы смысла их употреблять. Однако связь этих веществ с насилием в семье далека от упрощенно-каузальной (McKenry et al., 1995).
Алкоголь, ослабляя процессы торможения, может быть фактором, усугубляющим тяжесть нападения. При этом возрастает вероятность применения насильником большей силы, чем в трезвом состоянии (например, пощечина может стать ударом). Алкоголь также может предшествовать применению жестокого поведения или стать его частью. Переживание чувства враждебности и гнева может заставить насильника выпить, т. е. это может стать начальным этапом подготовки к нападению. Алкоголь является вполне доступным средством оправдания и отрицания ответственности, одновременно он растормаживает поведение. Ритуал распития спиртных напитков перед совершением жестоких действий отчетливо прослеживается в актах насилия, сопровождающих футбольные игры. В случаях совершения насилия в семье алкоголь и наркотики сами по себе не являются причиной агрессии нарушителей. У лиц, злоупотребляющих психоактивными веществами и совершающих насилие в семье, наблюдаются два расстройства одновременно, поэтому и лечить их следует в тандеме.
Стресс.
Насильник обычно начинает рассказ о нападении на жертву словами «Ну, у меня тогда был такой тяжелый день на работе» или «У нас были проблемы с деньгами». Подобное декорирование жизни насильника стрессом представляет собой попытку сделать его действия понятными, обусловленными внешними обстоятельствами. Насильник представляется в виде герметического сосуда, который взрывается, когда давление достигает определенного уровня: это как упрощенная, так и неверная картина. Следует ответить на вопрос, что именно в структуре отношений этого человека с партнером позволяет ему проявлять жестокое поведение по отношению к жертве в те моменты, когда сам насильник оказывается под давлением. Если присмотреться поближе, «причина» стресса/давления сводится к тому, что он воспринимает жертву либо как причину насилия (обвинение жертвы), либо как человека, который должен доставлять ему удовольствие.
Временное или длительное психическое расстройство
Временное расстройство. Оно может проявляться в такой фразе «Меня можно очень быстро вывести из себя», а также в её различных вариациях (например, «Планка упала», «Я как будто увидел(а) красный цвет», «Утратил(а) контроль» и т. д.). Насильник представляет свое насилие как необычайный всплеск адреналина и эмоций - это широко распространенный взгляд на жестокость, который зачастую смешивается с концепцией провокации (обвинение жертвы). В этой форме отрицания ответственности жестокое или непристойное поведение рассматривается как «моментальное умопомешательство»: вышел из себя и потерял контроль. Однако результаты исследования действий почти всех насильников доказывают обратное: жестокость была вполне контролируемой, с чётким выбором места, субъекта и обстоятельств совершения поступка.
(Вы слышите, товарищи жертвы? А? Просто обычно слова в духе «ахЪ, это действительно что-то с психикой» становятся чуть ли не последним бастионом, когда насильнику _позволяется_ совершать насилие. Дескать, у бедолаги просто с головой не в порядке.)
Лица, совершающие насилие в семье, с удовольствием объясняют своё поведение временным помешательством. Согласно концепции мужественности, более приемлемо быть с характером («Я с разным дерьмом мириться не буду», чем иметь проблемы, проявляя уважительное отношение к женщине (ну сорри, тут уже не получилось гендерно нейтрального предложения). Теории по управлению гневом и контролю над импульсами приветствуют подобные объяснения и, таким образом, являются неадекватными в применении к лицам, совершающим насилие в семье.
Длительное расстройство. В данном случае насильник представляет корни своего насилия в своем детском опыте жертвы жестокости, а не в конструкции его теперешних отношений с партнёром. Это правда, что насилию в семье учатся, и что одной из наиболее сильных своего рода тренировочных площадок была семья, в которой человек рос. Многие из насильников были жертвами или свидетелями насилия в семье. Но в таком же положении находятся и многие, например, сотрудники психологической помощи при подобных ситуациях, а также жертвы насилия. Можно с уверенностью сказать, что опыт жертвы жестокости разрушителен, и чем чаще и сильнее проявлялась жестокость, тем выше вероятность психических расстройств в будущем. Однако не установлена связь между переживанием жестокости (включая наблюдение жестокости в отношениях родителей) в детстве и проявлением жестокости к партнеру, становясь взрослым.
У некоторых мужчин, совершающих насилие в семье, в детстве был опыт переживания чрезмерной жестокости, которая часто повторялась и наносила серьезный ущерб их самооценке и способности создавать близкие отношения в дальнейшей жизни. Нередко эти мужчины в течение длительного времени имели проблемы, связанные со злоупотреблением психоактивными веществами. Кроме того, в прошлом они совершали уголовно наказуемые поступки, проявляли жестокость как в отношениях с партнершей, так и с другими лицами (Saunders, 1993). Они склонны минимизировать последствия своих действий, не способны проявлять сочувствие и сожаление, для адекватной помощи им необходим очень высокий уровень контроля над риском. К счастью, подобные случаи наблюдаются лишь у незначительного количества мужчин, совершающих насилие в семье.
Подавляющее большинство насильников не входят в описанную выше подгруппу, однако они часто воспринимают себя как жертв и считают свое жестокое поведение ответной реакцией на свои «гонения» в прошлом. Их желание рассмотреть свой опыт, когда их «испортили» и поступили с ними несправедливо, является механизмом, который не позволяет осознать собственное жестокое поведение, тем самым они возлагают вину за него на других.
Отрицание ответственности за последствия своего поведения.
В данном случае насильник обвиняет других, когда узнает о последствиях своего поведения. Это является разновидностью обвинения жертвы, которое распространяется на тех, кто осмеливается поставить под сомнение его поведение, включая полицию, суды, социальные службы и нередко родственников жертвы (за то, что они всегда восстают против него, либо за то, что он им никогда не нравился).
Ощущение правомочности (мужественность).
Насилие и другие формы агрессивного поведения используются для того, чтобы все держать под контролем. Люди, совершающие насилие в семье, стремятся поддерживать у себя чувство, что они имеют неограниченные права:
- наказывая жертву за что-то, что она сделала неправильно («преподать урок» );
- принуждая жертву делать то, что она не хочет (например, «заткнись» );
- удерживая жертву от поступка, который она хочет совершить (например, разорвать взаимоотношения).
Устанавливаются и дополнительные правила во взаимоотношениях (например, он может пить, тратить деньги, приходить и уходить когда пожелает, отвергая любую критику). Насильник может также заставить партнёра оказывать ему различные услуги (например, секс, домашняя работа, эмоциональная забота), а также ограничивать его передвижение и автономность. Увы, подобные установки имеют глубокие корни в концепциях пола и идентичности и ассоциируются с тем, что означает быть мужчиной, в частности мужчиной в отношениях с женщиной.
Хотя насильник и знает, что его жестокость неоправданна, именно ощущение наличия прав и представления, приобретенные вместе с гендерной идентичностью, позволяют ему считать свое поведение «оправданным», поскольку партнерша «не оправдала» его ожидания. Впоследствии нарушитель выдвигает все больше обвинений в адрес партнерши. Женщин-насильников это тоже касается.
***
Краткое содержание предыдущей части.
Экхем, итак.
Насильник находит причины для оправдания своего поведения. Это раз. Всегда.
- «Я злюсь, потому что я привязан(а) к тебе» (любовь в побоях и оскорблениях – вообще сильный аргумент).
- «По-моему, ты меня не любишь».
- «Это у нас принято».
- «Я привык к такому поведению с детства», и так далее.
Насильник отрицает проблему. Как нехуй делать и тоже почти всегда.
- «Некоторые бывают еще хуже; по крайней мере, я не дерусь».
- «Я обидчик? Конечно, нет. Я никогда не буду применять насилие по отношению к _нужное подчеркнуть_» (в этом месте возникает вопрос «а к остальным применять насилие можно?» ).
- «Не помню, чтобы я делал(а) это» (этот аргумент я слышала каждый, КАЖДЫЙ раз от совершенно разных людей, применявших ко мне какое бы то ни было насилие, прямо резкая амнезия избирательно на определённые факты).
- «У медали всегда две стороны» и прочая философия ниачом.
Насильник отрицает серьезность насилия. Не нуачо такова, никто ж не умер, да?
- «Я не бил».
- «После этого мы миримся».
- «Мы часто ссоримся, но это у всех происходит».
- «Я не могу себя контролировать!».
Насильник отрицает ответственность за эту проблему. Ну, с ответственностью там вообще беда.
- «Мы оба выпили/приняли наркотики».
- «Он(а) сам(а) напросился (лась)».
- «Он(а) знает, что я не люблю, когда со мной так разговаривают».
- «Если бы он(а) не делал(а) то или это всё время …».
Насильник отрицает возможность повторения насилия.
- «Это было для меня уроком».
- «Я пообещал(а), что это больше не повторится».
- «Не знаю, что на меня нашло».
***
Ещё насильник не гнушается откровенно оболгать жертву и выставить её/его психопатом, истеричной личностью, провокатором, бесчестным и даже мстящим за какую-то мелочь человеком. Особенно, если жертва рассказала кому-то о ситуации насилия.
Кстати, на предмет рассказа окружающим о ситуации насилия жертва всегда отгораживается от остальных людей. Если жертва – супруг(а), то делается всё, чтобы общение с роднёй и друзьями прекратилось. Если это ребёнок, то вообще раз плюнуть: запретил ему гулять и встречаться с друзьями – и привет. Если жертва – один из ровесников, то выбирается, во-первых, синий чулок какой-нибудь, чтобы окружающие не сильно сожалели о выкидывании «чулка» из круга общения, а во-вторых, выбирается тот, с кем не особо общаются и так и кем легко можно пожертвовать в случае раскрытия насилия. Делается всё это, чтобы насильнику легче было врать, разумеется.
Или вот говорится, что у жертвы просто плохое чувство юмора (в случаях лайт, конечно). Например, человек принял за оскорбление или наезд или срыв злости обычную шутку. И так каждый раз и принимал, месяц за месяцем, и почему-то исключительно от этого чувака, а с остальными людьми его чувство юмора не страдало.
Жертва всегда виновата. Потому что ну не насильник же виноват, чесслово. Если уж такого порядочного и хорошего человека буквально вынудили совершить аццки лажовый поступок, то какова чернота внутри вынудившего??
Ещё частая фишка – «я не хотел тебя обидеть». О, это иногда достойно клипа в стиле БДСМ. Бац от души под дых, и голубые глаза «я ведь не хочу тебя обидеть». Бац ещё раз – «понимаешь, я совершенно не хочу тебя обижать». Бац третий раз. Что самое крутое – жертва ВЕРИТ. И только разнузданные аналитики вроде меня шлют нахуй.Насильник обычно выбирает какую-то одну жертву, а для всех остальных он уважаемый семьянин, ответственный работник, лёгкий собеседник, успешный специалист. Поэтому никто не верит жертве: «это не того типа человек, чтобы так поступать». Поверьте мне: того. Все насильники, кого я видела – прекрасные манипуляторы, на уровне интуиции и звериного чутья, и это не их заслуга, просто дальше звериных инстинктов мозг не очень развился, иначе они бы не были насильниками. Ну и соблюдение внешнего фасада для таких людей – одна из важнейших задач. Насильники всегда стараются казаться, а не быть. Их категорически не устраивает то, чем они являются, и они понимают, что общество вообще-то осуждает подобные художества, поэтому вся их надежда – фасад, который они лепят в соответствии с ожиданиями социума и собственными фантазиями о себе-успешном. Поскольку насильник очень мало имеет дело с собой настоящим, он и на других-настоящих не ориентирован, в результате фасад фасадом, но дыры в этом фасаде видны за версту. Ну, это вы ещё в первой части статьи прочитали. По сути, насилие – это вбивание человека в нужные насильнику рамки с помощью различных манипуляций (причём физическое воздействие – не самая страшная из таких манипуляций), принуждение человека против своей воли делать нужные насильнику вещи.
Короче, ни один реальный насильник не признает своей ошибки и факта насилия. Только после длительной работы со специалистом и охуенно тонкого психологического подхода. Поэтому именно жертва обижается на безобидную игру, мстит, врёт, провоцирует, истерит, сходит с ума и, конечно же, не понимает шуток. А насильник – просто случайный бедолага, которого оговаривает злобная и подозрительная жертва. Поскольку часто люди предпочитают не включать мозг (насильник – друг, коллега, влиятельное лицо, «не наше дело» ), насильнику верят, а жертве приходится моргать и открывать рот в ответ на неверие или откровенное глумление (часто глумление подначивает сам насильник). Плюс у нас психология, даже элементарная – это «заумь» и «не может быть», народ жаждет простых и понятных рецептов, а не перспективы работы над собой в режиме 24/7, и куча зевак просто позырят на происходящее или на откровения жертвы, гыгыкнут и дальше будут считать себя самыми умными. А другие насильники будут воротить нос «исподнее наружу выставляет», ржать и издеваться. В данном случае реакция на «излияния» описывает человека максимально красноречиво и точно.
Поэтому жертвы молчат. А насильники сохраняют свой облик уважаемого семьянина, заботливой матери или милого друга.
***
В статье кроме уже упоминавшихся источников была использована работа Neil Blacklock
Domestic violence: perpetrators, the community and its institutions © The Royal College of Psychiatrists 2001. Printed by permission.